свежак)

1.

Свернутый текст

Он нередко хотел, но не решался спросить директора, каково тому было почти ежедневно в течение трёх месяцев блуждать по его сознанию, памяти, мыслям, пока он валялся в невменяемом состоянии в Св. Мунго. И как директор после этого может смотреть на него без отвращения? Самому Снейпу его память напоминала клоаку. Ночные хожденияпо коридорам декана Слизерина по Хогвартсу объяснялись просто. Снейп доводил себя до того состояния, когда начинал уже засыпать на ходу, только тогда он возвращался к себе и, падая на кровать, буквально отключался. В противном случае, его ожидала бессонная ночь, заполненная кошмарами наяву.
Днём было сносно: работа не оставляла времени для посторонних мыслей. До Снейпа иногда доходили слухи, что некоторые ученики (особенно с Гриффиндора и Хаффлпаффа) свято были убеждены, что профессор зельеварения ставит оценки за письменные работы наобум и даже их не читает. Они были бы очень удивлены, если бы узнали, насколько внимательно он вчитывается в их бредовые сочинения и как он любит их читать, потому что мелькающие перед мысленным взором детские каракули спасали его от бесконечного пролистывания в памяти самых отвратительных трудов по Тёмной магии. Можно было бы, конечно, применить Обливиэйт, но Снейп всегда панически боялся этого заклятия.
Многократное применение к нему легилименции со стороны Дамблдора сделало их эмоциональную связь настолько сильной, что порой, даже отделённый от Подземелий сотнями футов каменных стен, коридоров и комнат, директор чувствовал, если Снейп оказывался на грани срыва. Дамблдор вызывал бывшего ученика к себе в кабинет. Иногда Снейпа ждала долгая нудная лекция о смысле жизни, во время которой Снейп нередко доходил до точки кипения, и директор лишался какого-нибудь хрупкого прибора, разлетавшегося на куски в самый неподходящий момент. Впрочем, постепенно таких вспышек становилось всё меньше. Чаще Дамблдор расспрашивал Снейпа о том, как идёт работа над волчегонным зельем, обсуждал возникшие проблемы, давал советы, поил кофе (сам, тем не менее, пил только чай). Бывало, что Снейп сам заходил к Дамблдору, хотя это случалось редко. Они просто беседовали, директор начинал что-то вспоминать из времён молодости (в сущности, Северус практически ничего не знал о своём учителе, как о человеке).
Много лет Снейп жил и работал в Хогвартсе. Альбус Дамблдор был центром его мыслей, постоянным раздражителем, субъектом приложения чувств, которые ещё в нём остались. Снейп ненавидел Дамблдора — за то, что тот не поверил сообщению о предательстве Блэка, что не сумел защитить Лили, хотя обещал это с видом Господа бога, за то, что не дал умереть. Снейп был благодарен директору за возможность жить, за возвращённый рассудок. Он готов был взвалить на себя любую непосильную ношу в благодарность за то, что директор не позволил, чтобы он до конца дней влачил в Мунго полурастительное существование. Он знал, что, если потребуется, директор пожертвует им в борьбе с Вольдемортом, как разменной фигурой в сложной шахматной партии, и это было справедливо. Снейп любил Дамблдора — не могущественного главу Визенгамота, выдающегося трансфигуратора и алхимика — Снейп любил одинокого, порой излишне категоричного, упрямого, чудаковатого старика. Порой ему казалось, что только он один замечает, как на лице Дамблдора появляются новые морщины, как волосы ещё больше белеют и истончаются, как в глазах всё чаще читается усталость. Дряхлая телесная оболочка становилась всё более неприспособленной для мага, уже многие годы находящегося на пике силы.
Порой Снейп смотрел на Дамблдора, и его охватывала давящая грусть: ему хотелось услышать всё ещё звучный, но уже отдающий лёгкой хрипотцой голос, говорящий «Северус, мой мальчик», высказать всё, что наболело. Хотя это было бы глупо, потому что Альбус Дамблдор и так всё всегда знал.
Северус шел, ступая холодными подошвами на свежий снег. Оставляя след за следом, он шел не оглядываясь, пряча руки в карманах. Черные, как сажа, волосы покрылись маленькими снежинками. Они были очень малы, крохотны, но в них можно было разглядеть неописуемой красоты узоры. Опустив голову, мужчина тяжело вздыхал про себя. Съежившись от холода, он спрятал подбородок и губы в воротник своего плаща. Его глаза ничем не отличались от падающего снега - такие же холодные, бездушные, они не поднимались на прохожих, на предметы, возникавшие на пути. Подул легкий ветер и сдул несколько снежинок с его ресниц. Рядом шел Рабастан, коллега, его, так сказать, друг. Говорить о приказах Лорда с ним было несколько неприятно, постоянно хотелось заставить его замолчать, только бы не упоминал его.. Настроение портилось с неимоверной скоростью, сейчас хотелось либо напиться, либо застрелиться, либо застрелить..
Краем глаза, Снейп заметил две женские фигурки. Школьницы? Как интересно. И что школьницы забыли в такое время здесь? И, кажется, решили еще и по шпионить..
- Заметил уже хвост? - одними губами, мрачно прошелестел ты, даже не стараясь скрыть свое отвратительное настроение - Что будем делать?
Больше всего ему сейчас хотелось пристукнуть этих двоих.. Но, увы, делать это категорически нельзя..

2.

Свернутый текст

Острые перья рвали листы
В битве наивности и маловерия…
Л.Бочарова

1.
Мужчина без труда вскрывает конверт и отбрасывает его в сторону – точно на стол. В ворохе нужных и не очень бумаг практически теряется не только строгий белый прямоугольник, но и тёмная печать со слишком знакомым гербом – гончие, звёзды и меч.

Неосмотрительно с её стороны – всегда остаётся опасность, что письмо могут перехватить. А девушке из этого рода ни к чему компрометация.

Впрочем, ему компрометация тоже ни к чему – связь с несовершеннолетней оценивается в обществе вполне определённо. Тем более, с несовершеннолетней сестрой собственной супруги. И никого не волнует, что эта связь будет существовать только в воображении. Не считать же за связь короткий поцелуй в тёмном коридоре, во время визита к отцу этой девушки по деловому вопросу. Он бы и не считал – подарить поцелуй или ночь куда проще, чем что-то объяснять и доказывать. Тем более, что любил он одну женщину, ту самую, которая сейчас спала за один этаж и несколько комнат отсюда.

Это он сейчас встал рано, потому что дела не ждут, и хорошо, что ими можно пока что заниматься в собственном доме. Встал рано – и напоролся на сову с письмом, ожидающую ответа. Сова была обычной школьной сипухой, но это как раз говорило о многом. Никто другой не мог бы написать ему из Хогвартса, а если бы мог – то такая безумная идея могла прийти в голову только тому, кто воспитан в чистокровном семействе.

Осеннее утро прохладное и тусклое. Он думает, что надо будет приказать домовикам разжечь камины – здесь и в комнатах хозяйки. Он думает об этом, и всё равно вспоминает летний вечер, светлые распущенные пряди и узкие пальцы в своих волосах. Ровно две минуты до того, как он взял её за плечи, отстранил и сказал: «Хватит». И голубые глаза, в которых сплавляются растерянность, злость, азарт и обида. На белом лице – ни следа этих эмоций, девушке из такого рода, не повезло родиться с обликом фарфоровой куклы.

Толкни – разобьётся.

Хотя, на самом деле, разбиваться она и не думала. Даже спросила: «Почему?»
А он ответил, что нет никакой разницы, и что ей ещё нет семнадцати. Хотел добавить, что не спит с пятикурсницами, но что-то остановило. Обижать Нарциссу не хотелось, и не потому, что она казалась внешне фарфоровой куклой. Скорее, потому, что за этой куклой было что-то ещё – всё-таки тот визит в дом её отца не был первым, а до поцелуя случались беседы.

Он разворачивает письмо – тонкий листок, заполненный аккуратным почерком – подходит к окну и медленно начинает читать. Он не ждёт от этого письма чего-то особенного, всё же сам не столь уж давно был подростком, и помнит об эмоциях, испытываемых тогда. А она – девушка. Цветок. Всё равно неизбежно-хрупкие ассоциации.

Хрупкие, ломкие слова, в которых теряется смысл, но много страсти. Не такой страсти, какая есть в написанном Беллатрикс – а болезненной, неоперившейся, но страстно желающей существовать. Доказать своё право на существование.

Плохо быть самой младшей и самой кукольной.

Но она пишет, пишет…

«Рудольф,

я знаю, что моё письмо выглядит наивным для вас, и смешным, и ещё Мерлин знает, каким. Может быть, вы сожжёте его, не читая.

Но я пишу не по прихоти, а потому, что иначе не могу.

Помните, на свадьбе сестры, вы нашли меня плачущей и убедили выйти к гостям. Я тогда в вас и влюбилась, когда ещё не знала в лицо, кто вы такой.

Это неправильно, но мне всё равно, что это неправильно. Все считают, что я не такая как сёстры, более правильная и холодная, а просто за оболочкой ничего не видно. Только вы во мне увидели живое и ценное, и поэтому я к вам тянусь. Уже осознанно, а не так, как когда мне было одиннадцать лет.

Я сделаю всё, что считаю нужным, для того, чтобы быть с вами – да, конечно, для этого нам придётся ждать моего совершеннолетия, но самое главное – принять решение, а два года не столь большой срок для любви. Даже если вы меня не любите, если вас просто физически тянет ко мне или я банально интересна как увлечение, это может стать чем-то большим.

Я ведь знаю, что вы ещё никого не любили, ваша душа спит. Нельзя же сказать, что это Беллатрикс – она вызывает совсем другие чувства. Какие точно – я не знаю, и я не хочу вас ранить, только стараюсь писать то, что думаю и что следует из моего опыта. Но вы слишком независимый человек, слишком умный, чтобы поддаться на обычную удочку, значит, это сговор родителей и влечение плоти.

А я ведь знаю. Не спрашивайте, откуда, но я знаю, что Белла неспособна на деторождение, и всякому чистокровному мужчине жениться на ней было бы роковой ошибкой, учитывая нежелательность, а иногда и невозможность, расторжения магически скреплённого брака.

Но любому чистокровному мужчине, даже с уединённым образом жизни, какой ведёте вы – предположу, что это научная работа, не зря у нас говорят, что вы должны были учиться среди воронов, а не среди змей – любому мужчине нужно тепло, которым его окружит женщина, когда он устанет. И ребёнок, даже дети, как наша главная ценность, наша кровь, продолжающаяся дальше – это важно не столько для женщины, сколько для её мужа.

Вы могли бы быть публичным человеком. Вам покажется, что я льщу, но политическая деятельность не закрыта для вас, совсем нет. И публичному человеку нужна публичная жена, а не менада.

Только прошу, не подумайте, что я не люблю вашу невесту. Белла дорога мне, но она никогда не желала семейственности, и я уверена, что, узнав медицинские основания и войдя в моё положение, отец поймёт и даст согласие на расторжение одного брака и заключение другого. Ваш отец тоже должен дать согласие, а Белла должна быть и рада, что я освобождаю её от обузы – она ведь даже на людях почти не появляется, надеюсь, вы не держите её взаперти? Иначе, хотя я вас люблю, я буду обижена за честь уже моего семейства.

Если вы прочли всё это, то я надеюсь и жду. Вспомните тот поцелуй, и, может быть, захотите продлить сказку и нежность на долгий срок.

С любовью.»

Сложная задача – не сказать ничего лишнего и в то же время сказать всё важное. О своей деятельности, которая всё больше становится и смыслом жизни, он не может писать в письмах, особенно письмах в Хогвартс, которые так легко перехватить, а в этом заключается вся соль ложных выводов умницы-красавицы. И ещё сложно, пусть и необходимо, сказать ту правду о ней, которой она и сама не хочет, возможно, знать.

Но он всё равно садится и пишет ответ. Пишет достаточно времени, то и дело выбрасывая и зачёркивая. Зная, что надо писать по-другому, но всё равно начиная по-прежнему, рисуя что-то неопределённое на краях листа.

Наконец, сова сильно взмахивает крыльями и улетает в бледное небо, а Рудольфус Лестрендж ещё стоит на балконе, запахнувшись в тёплый плащ, и думает, всё ли он взвесил и сказал правильно. Если это так и она не затаит злость – то когда-нибудь умная женщина станет хорошей собеседницей. За кого бы её ни выдали замуж. Но ему почему-то всё-таки не всё равно – за кого.

Теперь, смотря как Северус выстилается пред своей грязнокровкой, как пытается уберечь ее от опасностей, как.. сжимаешь кулаки от ненависти. Мразь.

- Ты эгоистка, Эванс. Напыщенная эгоистка, - шипит Руд, проходя мимо Эванс и Поттера и думая о Снейпе, который стремительно углубляется все дальше в чащу этого проклятого леса -  А, и да, выпей зелье, а то, глядишь, споткнешься еще о веточку какую.
Хмуро киваешь Поттеру, и, вздохнув, кричишь вслед своему другу:
- Эй, Сев, меня подожди! - стремясь за ним, скрываешься в чаще, стараясь не думать о том, каким взглядом тебя провожают парочка гриффиндорцев.

ну и старое)[/align]

Примеры моих постов :
1.

Свернутый текст

Как будто так уже было, это просто усталость
Безразличием камня в моем сердце осталось
Пламя шорохом смерти сжег сухую листву
Это лучше чем гнить, дожидаясь весну.

Многие считают, что ты сделан из камня. Может, поэтому никто ни разу не пытался забить тебе в грудь осиновый кол, ведь в вампиризме тоже подозревали. Подобным заблуждением с завидным постоянством болели все первокурсники. Теперь-то уже такого не будет. К чему подозрения, одно другого чуднее, если есть шокирующие факты? Так что прощай почти родной гипотетический гроб, он верно служил тебе гипотетической постелью, и да здравствует клеймо убийцы и предателя – почитай, не первое на тебе, только жечь никогда не перестанет, и не нужно чернил, чтобы доказать его наличие, когда есть такие свидетели.

Открой мне дверь, и я войду,
И принесу с собою осень.
И если ты меня попросишь,
Тебе отдам ее я всю.

Лили была его единственной любовью, которая всегда в трудную минуту незримо поддерживала и помогала вставать и идти дальше. И этот невидимый призрак — нет, не такой, как Серая леди или Кровавый барон, — всегда прозрачной бесформенной тенью витал за твоими плечами.
Ответных чувств не возникло, да ты, Северус, и не надеялся — слишком велика и совершенно ясна была разница между ними: и в социальном статусе, и просто в укладе жизни.
Главным для тебя стала совсем не взаимность, нет. Тебе достаточно было просто находиться рядом с Лили, с этой божественной девушкой, так любившей ромашки.
Впервые ты посмотрел на нее и понял, что влюблен, когда вы гуляли около опушки Запретного леса. Огромный кальмар лениво гонял по поверхности воды злющих гриндилоу, солнце мутной монетой закатывалось за горизонт, отбрасывая странные медные блики на ровную гладь озера, спокойствие которого не потревожили даже игры живущих там существ.
Острая высокая, до колен, трава, приятно щекотала кожу, ветер развевал пушистые рыжие волосы любимой, а она мило улыбалась, заливаясь румянцем. Весело смеялась над любым твоим язвительным фырканьем, а ты преданно смотрел на нее, готовый выполнить любое, пусть даже самое невероятное, желание…
Она была тебе нужна, необходима – ты грезил о ней во сне и наяву, самоотверженно раздаривая себя. Для нее ты готов был сделать все что угодно. Ты оставил друзей, которых у тебя особо никогда и не водилось. Ты рассорился со всем своим окружением, потому что те считали связь с грязнокровкой недостойной.
Ты дарил ей каждую свободную секунду его жизни, самые красивые закаты, делился самыми сокровенными моментами и впускал в свою душу — полностью открывая себя любимой.
Но, несмотря на все это, Лили ушла от тебя, выбрав другую жизнь. Северус, ты не мог сказать, что менее счастливую, чем если бы осталась с тобой, но… Но ты так этого никогда и не узнал. Ведь все могло бы произойти иначе.
Для нее ты был готов перевернуть мир, — но все равно она не думала о тебе, а он так ее любил.
Все равно она оставила тебя, а он простил.

Вечность или год ему подарит тишина,
В которой двое друг от друга далеки.
Верит он и ждёт, вернётся девушка-весна,
Весёлый смех и золотые завитки.
Для неё он навсегда покинул дом,
Для неё он всё на свете позабыл,
Всё равно она не думала о нём,
А он любил.
Для неё закаты все до одного,
Все, что были, он любимой раздарил,
Всё равно она оставила его,
А он простил…

Втайне ты мечтал, чтобы эта навязчивая больная греза покинула твою душу, потому что так жить было невыносимо. Было совершенно безразлично, сколько прошло времени – вечность или всего мгновение, — Лили не уходила из твоего сердца.
Сейчас ты смотришь на нее, девушку, чье имя ассоциируется с хрупкими, яркими цветами, и не можешь понять того смятения, которое царило в твоей душе, уже неспособной, казалось, что-то чувствовать.
Ты наблюдаешь, как она, смущенно улыбаясь, мягко коснулась рукой щеки, отводя за ухо золотистую прядь, как две ассиметричные ямочки появились у рта, придавая улыбке особое очарование. Всю жизнь бы сидел так и любовался юным ангелом.
- Все в порядке, - наконец произносишь ты, несмело отводя глаза. Любому другому ты бы обязательно отпустил пару язвительных комментариев в его адрес. Но ей не можешь..
Почему она выглядит несчастной? Почему ты заметил это только сейчас? Кто посмел обидеть прекрасную нимфу твоей короткой сказки? Даже сердце сжимается.. Поздравляю, ты только что доказал всем, а, главное, самому себе, что не каменный. Хочется сделать что - то глупое, безрассудное... И ты не выдерживаешь, мгновенно опускаясь пред ней на деревянный настил, беря ее маленькую ладошку в свои холодные узкие пальцы бледной руки и заглядывая снизу вверх в ее, цвета летнего неба, глаза.
- Отчего Вы так грустны?.. - шепот, будто ветер шелестит листьями по земле. Ты хочешь, чтобы она ответила правду. В таких сказках не бывает лжи.

2.

Свернутый текст

Тёмными водами уличных луж...
Листьев ковром под твоими ногами...
Имя твое даже в небе из туч...
Я пропадаю, я пропадаю

Она шепчет извинения, но ты не представляешь, за что тут можно извинять? Ведь по логике вещей, ты сам пришел сюда, сам нарушил ее покой, ее уединение. И, почему - то, вдруг, тебе кажется, что ты не просто нарушил личное пространство сидящей пред тобой девушки, а вторгся в неприкосновенную мечту, разрушив одним только появлением всю гармонию и красоту..
Она красива, бесспорно : хрупкое личико, в обрамлении золотистых локонов, нежно спадающих на плечи, с яркими, голубыми глазами. А видел ли ты когда - нибудь глаза такого цвета, который бы превосходил цвет самого неба? Даже цвет наичистейшего аквамарина рядом не стоял бы с таким контрастом глаз.. Наверное, это - кощунство, но ты невольно стараешься сравнить ее с Лили : нет, они совершенно разные. Твоя Лили был земной, если конечно можно было так сказать, у нее были свои минусы во внешности, свои плюсы. Она не была идеалом.. А эта девушка? Нимфа, Афродита - так бы выразились все твои знакомые. Одним словом : сказка, мечти, сон - называйте как угодно, суть не поменяется.

Скажи мне: что есть красота?
Судьбы случайное дыханье,
Иль вдохновенье мирозданья?
Души прекрасной чистота?

- Ваши извинения неуместны, по всей вероятности, это я должен просить прощение за столь вероломное нарушение Вашего уединения..
Чуть легкий кивок головы, этакий, небольшой поклон в знак то ли подтверждения извинений, то ли уважения, - толком не разберешь, что имеет ввиду этот человек, который сам, на фоне всего этого великолепия, со своим бархатным тембром голоса и омутами глаз, кажется не менее фантастичным, чем сидящая напротив него незнакомка.. И, если же последняя - порождение Рая, то он - представитель страшных сказок, которыми пугают маленьких детей, дабы те слушались своих родителей.
Но, впрочем, ты застоялся, Северус, не стоит в одно мгновение устраивать показательные выступления своих манер, а в следующее просто - напросто разбивать их, застыв в нерешительности за спиной такого очаровательного создания.
И ты подходишь : медленно, осторожно ступая, будто боясь спугнуть наваждение, ты приближаешься к беседке. Ведь если это иллюзия или сон, то это же не значит, что его нельзя развеить, неправда ли?
Замираешь в дверях.. Отчего же? Опять опасения? Ну право, Северус, ты становишься параноиком на самом деле.. Давай, не медли, все равно другого места для убивания времени и более великолепной компании и представить невозможно.
- Северус.
Вновь поклон, на сей раз уже более низкий, нежели предыдущий.. Ты ждешь, когда она ответит тебе.. У мечты, наверное, самое прекрасное имя. Иначе просто быть не может, так?..

3.

Свернутый текст

Мне снилась осень в полусвете стекол,
Друзья и ты в их шутовской гурьбе,
И, как с небес добывший крови сокол,
Спускалось сердце на руку к тебе.

Ты смеялась. Твои волосы цвета опавшей листвы тускло отсвечивали в полусвете осеннего солнца. Ты смеялась легко и чуть-чуть грустно – так осенняя горечь нежно касается ясного небосвода, отражаясь в застывшей глади озер. Ты смеялась тихо, но в лучах закатнего солнца твой смех тысячным эхом перекликался с золотом вечера.
Ты смеялась.
Ты смеялась, а рядом стояли они - Блэк, и Люпин и Поттер. Нежная, грустная Лили – казалось, тебе одной приналежит какое-то древнее знание, вечная разгадка всего грядущего и ушедшего. Ты стояла рядом с ними, и казалась сделанной из расплавленного золота на фоне потемневшего стекла, будто причудливая египетская статуэтка. Коридоры были пустынны, и только пять силуэтов четко вырисовывались на фоне витражей.
Лили.
Ли-ли, Лилия, Лилит. «Л», легкое, будто осенний поток, смывающий последнее золото лета. Лили, тусклое золото. Лили, изящная горечь потери. Лили, некоронованная. Лилия, золотая кувшинка, опавший, высохший листок, потертое золото старых французских кресел. Лили! Сколько раз я спрашивал себя, знала ли ты тогда, что твоя жизнь будет так коротка. Уже тогда, Лили, ведь ты, кажется, от самого рождения была коронована этим предчувствием ранней смерти, и оттого так завораживающе, так спокойно, так грустно смотрела на окружающих. Ты и осень – вы были дружны, как сестры, Лили. С твоей красотой обручалось все увядшее, все опавшее, несбывшееся, по-особому печальное. Эта печаль в тебе, такая неуловимая, была поистине осенней. Горечь, появляющаяся непонятно откуда – с ней ты и жила, Лили, от самого рождения предчувствуя свою жизнь, как нескончаемую осень.
А время... время безжалостно к осени.

Но время шло, и старилось, и глохло,
И, поволокой рамы серебря,
Заря из сада обдавала стекла
Кровавыми слезами сентября.

Ты рассталась с нами всего несколькими месяцами позже того осеннего вечера, когда так запомнилась мне. Мы оба знали, Лили, что видимся в последний раз. Ты выходила замуж за Поттера. Мы оба знали, что вне нашей завороженной осени мир строит игру по своим жестоким правилам. Обстоятельства, зимний холод. Снежные цветы судьбы. Ты вышла замуж за Поттера, раньше чем закончила Хогвартс, раньше, чем я успел сказать тебе, что навеки отныне влюблен в осень.

Но время шло и старилось. И рыхлый,
Как лед, трещал и таял кресел шелк.
Вдруг, громкая, запнулась ты и стихла,
И сон, как отзвук колокола, смолк.

Время безжалостно к осени. Время и ветер – так быстро, не прошло и года, Лили, как она оборвалась. Прозрачный поток, один лист, Лили, один последний лист – ты оставила мальчика, кажется, но осень окончилась навсегда.
Иногда, когда я вспоминаю о тебе, я думаю о том, что осень становится все короче. Мне выпало на долю любить ее - самую мимолетную, самую горькую пору. Каждый год я мучительно пытаюсь удержать ее, продлить эту болезненную игру обреченных, почти угасших лучей. Но неумолимо выцветают наши любимые кресла с обивкой китайского шелка – на них птицы, Лили, помнишь, птицы счастья, и райский сад - теперь уже их вряд ли различишь, и странное чувство охватывает меня, когда я вспоминаю как завороженно рассматривала ты эти причудливые силуэты. Время, Лили, я каждый раз неизбежно проигрываю времени; ты снова неуловимо уходишь, гаснешь, теряешься в холодном зимнем воздухе – твое тепло, твой запах, шорох твоих шагов. С каждым годом, Лили, осень становится все короче, и только память способна хранить еще отсвет того тусклого золота, каким были полны твои глаза. Но память подводит меня, Лили, все чаще, и теперь, когда зима так близко, я боюсь, что следующей осени не будет, и все, что мне осталось – сны, в коротых память играет с подсознанием в причудливые, горькие игры.

Я пробудился. Был, как осень, темен
Рассвет, и ветер, удаляясь, нес,
Как за возом бегущий дождь соломин,
Гряду бегущих по небу берез.
Стихи Б.Пастернака

Каждый год, в этот день, он проживал всю свою жизнь с самого начала. Каждый год, именно в этот день, для него наступала осень.

За то, чтоб стало у меня
Такое ледяное сердце.
Долгая зима, долгая зима.

Завьюжило. В декабре колдунья-зима всегда особенно жестока – в честь последнего календарного месяца уходящего года. Три дня небо было затянуто серыми тучами, а сегодня в ночь выбросило на землю тысячи тысяч колючих сухих снежных хлопьев, закружившихся в неимоверной пляске, ритм которой задавал порывистый ветер, дувший, казалось, со всех сторон одновременно. Он не любит такую погоду. Никогда бы не вышел даже днем в сильный буран. Против подобной стихии бессильны даже согревающие чары.
А сейчас.. традиция, если ее можно таковой назвать, обязывает.
Снег слегка похрустывал под ногами, да только этого звука не было слышно сквозь вой ледяного ветра. Зато, было слышно другое :
- Что же ты милая от нас уходишь?! - было достаточно, чтобы замереть каменным изваянием в тени здания и наблюдать, наблюдать. Рука мужчины хватает хрупкую девушку за плечо, и ты, с легкостью признаешь в нем своего коллегу. Какая ирония. Ты ведь больше всех на свете метал бы не встретить его сейчас. Секунда, и вот, девушка обезоружена. Для нее это конец.
Ты ухмыляешься, выходя из тени и медленно приближаясь.
- Не самое лучшее место, ты выбрал, - твой холодный, как этот ветер, голос разрезает повисшую тишину. Ты не надел маску, а это чревато узнаванием со стороны юной особы. Ну что ж, все равно, ей уже не жить. Они разом поворачиваются к тебе. В масках, а ты все рано их узнаешь : по росту, телосложению, привычкам, манерам, осанке, мимике, голосу - все равно. Узнаешь. Презрительная ухмылка скользит по губам.
- Снейп, - о, видимо, они тоже решили, что ты себя достаточно уже выдал. - проваливай, ты мешаешь.
Ему хватает смелости заявить тебе об этом, хотя, вы оба знаете, что на самом деле, он боится тебя не хуже, чем Темного Лорда. Тебя и твоих знаний. Усмешка шире скользит по губам.
- Не сомневаюсь, - ты не называешь его имени, ты вообще не смотришь на него, сейчас, объект твоего внимания - девушка. Совсем молодая. Боится. Ты узнал ее, Северус? Да, узнал, на память ты еще не жаловался. Мисс Сандерс, совсем недавно окончила твой факультет. Мир тесен, не так ли? - Вот уж не думал, что ты опустишься до такого. Но, боюсь, в этот раз, ты просчитался в выборе. Оставь девушку.
В голосе появляются стальные нотки. Что с тобой, Северус? Решил поиграть в благородство? Ты? Но зачем тебе сдалась ее жизнь? Зачем? Ее все равно рано или поздно убьют. Поиграют и убьют. Ах, понимаю, ты решил не омрачать этот день убийством, да? Не омрачать день ее памяти.
Медленно подходишь, останавливаясь в паре шагов от "коллеги". И что теперь, а, Северус?...

1.

Свернутый текст

Шерлок Холмс таков, каков он есть;
Он роняет на пол колбу, и содержимое разливается по ковру, шипя, пенясь и издавая стойкий запах серы. Уотсон бросает на него укоризненный взгляд из кресла, где он читает газету. На мгновение фигура Холмса скрывается в облаке серого дыма, он кашляет, пытаясь убрать, что натворил, и Уотсон не выдерживает, поднимаясь с места и распахивая окно. Дым понемногу начинает рассеиваться, и становится видно, как Холмс судорожно просматривает реактивы на столе, пытаясь, вероятно, сообразить, что именно он неосторожно смахнул.
- Вы невыносимы, - привычно произносит Уотсон, но его глаза улыбаются, собирая в уголках маленькие весёлые морщинки. Он отодвигает Холмса в сторону. Пальцы, покрытые пятнами – чернила, реактивы, кровь и, кажется, свечной воск? Расстёгнутая до середины груди рубашка, всклокоченные волосы, недовольная гримаса на лице. Шерлок протягивает руку, чтобы стереть со своей щеки сажу, а потом, просто кивает в ответ на слова своего друга, улыбаясь и прижимаясь щекой к своей ладони.
Он часто так спит – подложив под щеку ладонь. К редкому сожалению Шерлока, наутро он просыпается и тепло от ладони и подушки, тепло от пледа, которым кто - то накрывает его, ели он спит на диване в гостиной, не желая подниматься к себе в спальню, уходит. Ему бы хотелось, чтобы это можно было унести с собой, сжать ладонь в кулак и не выпускать наружу. Его успокаивает лишь то, что следующей ночью, может через несколько дней, ритуал повторится.
Когда-то он боялся, что любые сильные чувства могут перегореть, оставив внутри пустоту. Но он жил в пустоте, которая просачивалась внутрь с каждым днём, и решил, что если однажды, когда-нибудь, как-нибудь, Божьей милостью он выберется из этого затянувшегося ночного кошмара, он не будет бояться. Завтра может случиться что угодно, но это не повод позволять себе сегодня терять заранее все мыслимые возможности. А еще, он так до сих пор и не хочет признаваться, что все же и его разум нуждается в дружбе, в простых чувствах, и он никак не может избавиться от такого ощущения. Никакие разумные убеждения не могут заставить его душу и сердце, - которого, как известно из достоверных источников, у него нет, - поверить в то, что все эти его ощущения: дружба, преданность, верность - все наигранное, все подстроенное им самим всего лишь из - за эгоистичной натуры и желания выиграть эту партию, условно называемую "партией в шахматы с Судьбой". И, поэтому, когда в очередной раз его убеждения заходят в тупик, исчерпавшие и не успевшие восстановить свои силы, Шерлок хмурится, берет свою любимую трубку и уходит, несмотря на билеты в оперу на сегодня. Партер, лучшие места.. Он оставляет их своему ассистенту, дабы тот смог получить удовольствие от похода в оперу с невестой.
Трубка у него прекрасная, Сделанная из натуральной тыквы-горлянки, одна из самых лучших работ сделавшего ее мастера. Он берет ее только когда настроение резко падает вниз или когда нужно подумать.Исключительно она подходит под сегодняшнюю ситуацию, когда Шерлоку просто необходимо собраться с мыслями. Он идет по улицам сегодня совершенно без всякого дела и надобности, куря табак и иногда мысленно коря себя за то, что так и не пошел в оперу. Нет, можно было бы, конечно, взять третий билет и насладиться представлением..

- Самый прекрасный момент в опере... Слышите?.. – вдохновенно зашептал он. - Удивительно, как из хаоса, шума и гула рождается гармония. Вот - "ля" первой скрипки. – Он высоко поднял брови, вслушиваясь. - Вокруг этого идеального звука выстраивается вся громада оркестра. Они нанизываются один на другой, сплетаются..
Выдержав паузу, Уотсон собрался было продолжить беседу, но Холмс сердито шикнул на него, велев не мешать. С этого момента до антракта они не сказали друг другу ни слова.
Когда поднялся занавес, Холмс смотрел на сцену, забыв обо всем, что окружало его. Но даже не действие, а музыка и прекрасные голоса околдовывали его. Порой он закрывал глаза, непроизвольно дирижируя пальцами, рисуя в воздухе перед собой какие-то неведомые сторонним наблюдателям узоры. Он болезненно кривился от случайных фальшивых нот, вполголоса подпевал Тамино и Памине, подыгрывал музыке на перилах балкона. Его живое лицо то хмурилось, то светлело, в глазах иногда что-то влажно поблескивало.
Облаченный во фрак, знаменитый сыщик выглядел завсегдатаем светских приемов. Он даже побрился, хотя обычно отпускал щетину до неприличного состояния. Но, несмотря на внешнее соответствие всем приличиям, что-то в Холмсе было изумительно неправильное. Он был слишком ярок для этого сборища чопорных леди и надменных джентльменов, не позволявших себе ни резких жестов, ни громкого голоса.

С момента их первого похода в оперу, она стала для них небольшой традицией. Там Холмс всегда преображался, забывал о своей маске, о тревогах и мыслях, становясь одним сплошным сгустком нервов, остро реагировавших на любое движение на сцене и в оркестровой яме. Он мог запомнить понравившуюся мелодию в два счета, мог подыгрывать ей там, в зале, водя пальцами по перилам, а мог придти домой и начать играть все услышанное на скрипке. Но, увы, сегодня он уже не смел бы туда пойти. Будь его друг один, он бы рискнул, не будь его там вообще, он все равно бы рискнул и пошел, только в этот раз, - Шерлок не сомневался, - с Уотсоном пойдет его невеста, а показывать себя уязвимым и открытым с такой стороны он не хотел. Только не при этой женщине, которую он не выносил.
Было довольно поздно, когда табак в трубке стал кончаться, а он сам вынырнул из своих мыслей. Воистину, место, куда он забрел, никак не могло бы оказаться тем, что он предполагал: ресторан "Роял", самый знаменитый и почитаемый. Усмехнувшись самому себе, и не найдя иного места для времяпровождения, Шерлок Холмс поудобнее перехватил трость в руке, аккуратно положил трубку в карман фрака и вошел в двери одного из самых популярных заведений Лондона.

2.

Свернутый текст

Когда ты вернулся, весь в грязи и со странной застывшей маской на лице, он не спал, а сидел на подоконнике и мрачно
курил, стряхивая пепел за окно. Конечно же, он знал, что курить на территории пансионата запрещалось. Конечно же, ему было плевать. Как и тебе, потому что выходить ночью в лес тоже запрещалось, но у тебя была парочка способов избавиться от ненужных глаз. Ты сбросил мокрую одежду на пол, даже не беспокоясь на ее счет: в этом вы с ним были похожи, и уставился на него, прищурившись. Ты подумал, что если он знает, то тебе, возможно, придется и его тоже. Эта мысль неприятно отдалась в животе.
— Прогулки помогают мне не потерять рассудок в этом склепе , — зачем-то ты считаешь нужным объяснить, отмахивая от
себя рукой облачко дыма и прикусывая изнутри щеки , чтобы унять дрожь. Он поворачивается и смотрит на тебя пристально своими потемневшими глазами. На нем помятая рубашка и темные брюки. Весь он кажется почти прозрачным в синеватом лунном свете . Ты почти не дышишь, но стараешься вести себя естественно. Для социопата. В его взгляде приговор. Или ты видишь то, что хочешь видеть? Твой сосед порывается что-то сказать, но потом угрюмо кивает и протягивает сигару . Ты подходишь и резко выхватываешь, усмехаясь. Потому что твои руки не должны дрожать. Вообще-то ты не куришь, у тебя просто нет времени гробить еще и свои легкие, но в его тонких пальцах сигарета кажется вещью из другого мира.
— Ты ничего не скажешь? — подсаживаешься рядом. Дождь закончился, но все еще гуляет прохладный ветер, и твоя голая спина покрывается мурашками. Он внимательно осматривает твои нервные руки , сутулые плечи, синяки на скуле и ключице, тонкие запястья. Конечно, от его взгляда не скрываются и мозоли на руках. Ты не пожалел втянуть дым под завязку и проглотил , чувствуя как отрава заполняет легкие. Он ничего не скажет, но думает так громко, что ты, кажется, слышишь, как в его голове вращаются колесики. Потом ему будто становится все равно, и он погружается в свои мысли.
Только тогда ты понимаешь, что перестал дрожать. И сердце перестало выбивать в ушах свои умопомрачительные трели. Ты, наконец, смог расслабиться, перестать сдерживать эмоции, и тут же закашлялся от дыма, на глазах выступили слезы — почти облегчение. Ни капли не раскаяние. Засунув сигарету в раму окна, ты лег в кровать и накрылся одеялом. Может быть, это был отголосок твоих мыслей, а может быть, это он прошептал, стоя над твоей кроватью:
— Ты убил человека.
— Да, — вяло бормочешь ты. — Завтра тяжелый день, Шерлок Холмс.
Ни капли не раскаяние. Ты не видишь, но он задумчиво смотрит на кокон одеяла, потом снова на чертежи на стене и хмурит брови. В голове Шерлока Холмса не укладывается, почему ему не попался обычный сосед, который собирает
марки. Брат был совершенно не прав, заявляя, что в частном пансионате для мальчиков Шерлок погрузится в учебу и забудет о раскрытии убийств . Не Шерлок искал преступления, преступления находили Шерлока. Но в этот, именно в этот раз, он был не уверен, что перед ним ординарный преступник. Во сне его губысложились в улыбку “ Interesting”.

Шерлок хмурится, отгоняя воспоминания, которые так неудачно и, уж точно, не вовремя лезут в голову. Это место в последнее ассоциируется у меня больше с загадками и своим собственным братом, нежели с хорошей кухней и дорогим вином. Отчего такой резкий переход, если раньше, приходя сюда с Джоном, воспоминания если и приходили, то сплошь хорошие..
Доза кокаина все еще не собиралась выветриваться, придавая воспоминаниям особый оттенок горечи и депрессивно - фальшивой правды. Мои ресницы дрожат, и я вижу танец их теней на своих щеках, часы за стеной стучат барабаном по моим перепонкам . Их стук повторяет стук моего сердца.Я открываю глаза. Дверная ручка немного похожа на Уотсона, если бы он сбрил усы.
- Дорогой мой, - мысленно улыбаюсь я ручке. – Мне начинает казаться, что я бабочка. Как вы думаете?
Уотсон молчит, ухмыляется кривым медном ртом, и я понимающе киваю, снова закрывая глаза. Он считает меня сумасшедшим, а потом я стану ему безразличен, потому что не приду на его свадьбу. В самом деле, едва ли он ожидал от меня другого. Но это не имеет значения. Я улыбаюсь и сдуваю с кончиков пальцев тягучую пыльцу . Если бы на свете существовало милосердие, я был бы уже мёртв. Но я не верю в абстрактные понятия. Если что-то нельзя увидеть, потрогать руками, попробовать на вкус – как я могу быть уверен, что это на самом деле существует? Никто пока не
доказал наличия у человека такого органа, как душа, я не хочу спорить о несущественном, но я её не видел. Бессмертие человека – это миф, предназначенный для утешения запуганного стада , которое боится умирать. Какое, спрашивается, мне дело до этого. Но Уотсон верит в это – в бессмертие души, всепрощение, высшую справедливость. Вероятно, беседы с невидимым оппонентом сказали бы ему многое о моей психике, но в том и дело, что его-то здесь нет. Человек, к которому я обращаюсь, не имеет понятия о нашем разговоре. Вместо него у меня есть его образ, порождение моего воспалённого разума (мне нужно больше спать), и, тем не менее, я не могу заставить его говорить то, что мне хочется слышать. Наши беседы утратили свой искромётный юмор, они не помогают мне в расследованиях и не дают пищи уму . Это всё – пустые разговоры об абстрактных понятиях, изматывающие меня споры. Но иногда – очень редко – я слышу его разочарованное: «Что вы с собой сделали, Холмс?» и понимаю, что это, пожалуй, единственное, что он мог бы сказать на самом деле. Тогда я замедляю бег своих мыслей и обращаю взгляд наружу . Я вспоминаю свою захламленную комнату, наверное, что в ней сейчас больше дыма, чем кислорода, а стопка писем на моём столе напоминает некое подобие строящейся башни . И ухмыляюсь и прохожу дальше, отмечая характер присутствующих здесь.. Мне не в чем винить его или себя, я предпочитаю не пытаться изменить то, что мне неподвластно. Мы все делаем только то, что можем. То, что я чувствую – злость и досада; я не могу понять, просто не могу понять: почему? Что и в какой момент пошло не так, где был сделан мною неверный вывод, Уотсон, почему вам вообще пришло в голову жениться ? Неужели это всё потому, что я ставил опыты на вашей собаке? Но нет, это было бы слишком мелко. Разгадки нет. Я молча и резко останавливаюсь рядом со знакомой фигурой. Рене.
- Составите мне компанию, мисс? - почему вот так без прилюдий? А разве человеку после ампулы с кокаином не все ли равно на светские манеры? Да и потом, по существу, мне вообще мало когда бывают нужны вступительные речи. Хочется тишины и хорошой компании, а иных вариантов тут нет. Я молча указываю на свободный столик, почти сразу же подходя к нему. Правила гласят, что сначала должна сесть дама, что же, пусть именно так и будет. И я спокойно ожидаю ее, все еще наблюдая за ручкой двери, странно похожей на моего друга, которая, к удивлению, сменяется вниманием к оригиналу.. Или, быть может, это все еще кокаин, и на самом деле, у дверей нет Джона. Может и ручка в реальности не такая. I hope..
Но даже если и он - плод моего воображения, я хмурюсь. Общение с ним - удовольствие, но не в то время, когда хочется просто покоя, да, и к тому же, решительность на его лице, сила, с которой он опирается на трость, говорящая, как и чуть сбитое дыхание, о быстрой ходьбе, явно не указывают на его желание культурно отдохнуть. Он пришел поговорить, и, боюсь, что не ошибусь, утверждая, что поговорить со мной. И я в который раз хвалю себя за интуицию, повинуясь которой, я позвал Рене: Джон не станет прямым текстом выяснять все при посторонних.
Но раз он уже тут, приближается к нам, то стоит начать.. Или нет?
- Мой дорогой, а как же опера? - улыбаюсь я, смотря через его плечо, дабы мой коллега не узнал раньше времени о кокаине. - Я считал, что Вы отлично проведете там время..
Ты опускаешь то, с кем он должен был провести там свое время, как и всегда. Ты ненавидишь говорить о его невесте. А еще, ты надеешься, что Джон - просто твоя наркотическая фантазия, ведь в данной ситуации так было бы легче..

3.

Свернутый текст

Ты (не) знаешь

Сон – это маленькая смерть. Интересно, чьи же это слова? Француз, кажется, какой-то сказал, а, может, и англичанин. Впрочем, ему очень сложно вспомнить это сейчас, сидя на холодном диване и в крайне неудобной напряженной позе, чувствуя, как сводит шею и сильно ломит виски. Странно, он всегда думал, что, если закрыть глаза, становится проще перенести телесное неудобство. Что ж, это один из многих случаев, когда его собственные, годами проверенные методы отказывают. И это за последние трое – или четверо? – суток. Приходится признать, что он сбился со счета времени. Это все – один сплошной сон, прерываемый краткими часами бодрствования, которых он просто не помнит. Легче думать, что он подцепил какую-нибудь ментальную лихорадку, которая мучает его из ночи в ночь, заставляя сейчас сидеть между этими людьми и быть для них лишь забавной игрушкой, которую можно вдоволь помучить перед тем, как убить. Воспринимать такой мир как кошмар гораздо проще, совсем легко. Но что-то, возможно, звуки музыки, чарующий голос, шум, почти неразличимый запах корицы, не дает ему обманывать себя. И эта боль, тупая, ноющая боль, последствия очередного небольшого укола от шприца, саднящее горло и вяжущий привкус вина на языке – и попросту все вокруг него – вытягивает из сладкого забвения, которое он больше всего хотел бы сделать истинным.
Шерлок делает глубокий вдох, собирается с силами – и открывает глаза. Больше всего он боится увидеть давящий сумрак ночи, едва тлеющие угли в камине и пустое кресло рядом с его. Этого не происходит, и полубезумное, нервное состояние отступает – хотя, и не оставляет его полностью. Он по - прежнему находится в Рояле, также сидит за столом рядом со старыми знакомыми. Шерлок вздрагивает, пытаясь понять, сколько же прошло времени – на миг кажется, что он здесь уже много месяцев, просто он этого и не заметил.
Слова, которые говорит его очаровательная знакомая воровка заставляет ощутимо напрячься. Шерлок сжимает до боли и белизны пальцы в кулак под столом. Иным способом остановить подкатывающую неприязнь у него не выходит. Это действительно весомый повод для неприязни, хотя и не хочется признаваться в этом даже себе.
Он ведь никогда не симпатизировал женщинам, не привлекал их внимания: этого было не нужно, они сами летели на него, как на огонь. Так что же изменилось в этот раз, отчего он чувствует столь малозначительную, но все же неприязнь, к ее новому мужу? Ответ на этот вопрос сокрыт так далеко в болоте его души, что лезть в ту глушь очень не хочется, поэтому, он напускает на лицо самую искреннюю из арсенала своих многочисленных улыбок и произносит:
- Думаю, что не больше нескольких недель, - потягивая вино из бокала, он делает вид, что наслаждается поющей, хотя, у него нет ни малейшего желания слышать боле этот вой. И почему Уотсон называет его музыку воем кошек, когда этот цирк куда более на него похож?.. - Ответить в хронологическом порядке или в алфавитном?
Шерлок ненавидел проявления слабости – в отличие от Мориарти, не чужой, а своей собственной. Хотя, тот не прощал этого и себе, и другим. Холмс же к другим относился снисходительней. Но слабости характера, особенно те, которыми еще и гордились, выдавая за сильные качества, он просто яростно презирал. По большому счету, сейчас, он не мог похвалить себя.
- Tu t'es arrêtée au Grand l'hôtel, n'est-ce pas..?* - вопросительно произнес он, переходя на французский, прекрасно помня, что его очаровательная собеседница его знает свободно. Почему? Может, потому, что ему не хотелось, чтобы иные слышали его слова. Эти фразы не для чужих, даже и близких ему людей - Je ne crois pas aux coïncidences, mon aime. Qu'est-ce qui ne va pas?*
Слова насчет женидьбы доктора его задели, но вида он не подал, продолжая смотреть и ожидать ответа от Ирэн.

4.

Свернутый текст

Если вы спросите у любого лондонца, кто такой мистер Шерлок Холмс, ответом вам будут в первую очередь удивлённо приподнятые брови. Затем последуют "Как? Вы не знаете Шерлока Холмса?!" и совет почитать "Стрэнд", в последнем выпуске которого Джон Уотсон, ассистент и биограф знаменитого на весь мир сыщика, как раз опубликовал отчёт об одном из их недавних дел.
Если вы обратитесь в Скотоланд-Ярд и застанете там инспектора Лестрейда, поинтересуйтесь у него, кто такой мистер Шерлок Холмс. Инспектор, возможно, назовёт вам пару дел, в которых Холмс оказал полиции содействие, в свойственной ему манере назовёт Холмса сплошным теоретиком, припомнив, что тот постоянно цепляется за неважные мелочи, "хотя иногда эти мелочи, нельзя не признать, помогают мистеру Холмсу напасть на след преступника или же восстановить картину произошедшего".
Если представится возможность, вы также можете спросить у Стэнли Хопкинса, кто же такой мистер Шерлок Холмс. Молодой инспектор непременно выразит своё восхищение научными методами Холмса, упомянёт о том, что сам Шерлок Холмс считает его подающим большие надежды, и как бы вскользь заметит, что считается учеником сыщика.
Если вас не удовлетворит полученная информация, обратитесь к доктору Уотсону. Он не станет утомлять вас подробностями, ответив, что мистер Холмс знаток своего дела, человек слова, что ему чужды алчность и тщеславие.
Доктор не скажет, но про себя обязательно подумает, что Холмс аккуратен во всём, что касается работы и внешнего вида, а всё остальное часто пребывает в состоянии близком к хаосу; что Холмс в отсутствие расследований бывает просто невыносим, так как всю ночь терзает скрипку или ставит невозможные эксперименты прямо в комнате; что за Холмсом нужен глаз да глаз, потому что пристрастие к кокаину рано или поздно его погубит.
Уотсон, возможно, добавит, что мистер Холмс человек деятельный и стоит только увлечь его чем-нибудь, и он не успокоится, пока не доведёт начатое до конца.

Я всегда любил ловить бабочек. Чтобы поймать бабочку, нужно двигаться плавно, но быстро. Медленно податься вперёд, выбросить руку, как только её крылья начнут трепыхаться – второй рукой подхватить снизу. В ладонях бьётся живое, неугомонное, нежное. Если бы у бабочки было сердце, оно сейчас бы отчаянно колотилось. Потом на пальцах остаётся тягучая тонкая пыльца. Без неё бабочка погибает.
Вероятно, я бабочка.
Засушенная, приколотая к листу плотного картона тонкой булавкой. Подобные украшения вызывают у меня ужас. Жизнь прекрасна, пока она жива. Что за безумная привычка восхищаться надгробными памятниками и коллекционировать чучела животных? Откуда это в человеке? Неужели всё это – порождения банального превосходства жизни над смертью?
Тик-так, тик-так. За стенкой чуть слышно отбивает ход время. Куда-то ушла миссис Хадсон, с четверть часа назад я слышал, как она захлопнула за собой входную дверь. В комнате темно, только серый свет пробивается из-под плотных гардин. Что сейчас – утро, вечер? Я не знаю. Я устал это знать, мне это сейчас не нужно. Что мне действительно нужно, так это ампула, которую я держу в руке. Я поглаживаю пальцами свою хрупкую надежду на спасение – бережно, как крылья погибающей в моей ладони бабочки. Нажать двумя пальцами у горлышка, создать повышенное давление у пустого кончика – и она хрустнет, вопьётся осколками в мои пальцы. Драгоценная жидкость прольётся; подождать несколько минут, пока доберётся до сердца. Сделать глубокий вдох.
Расстегнуть рукав рубашки. Закатать до плеча; к чёрту, проще порвать. Перетянуть руку жгутом выше локтевого сгиба, несколько раз сжать кулак, заставляя кровь устремиться к левой верхней конечности. Плохие вены – наследственность, иногда мне кажется, что разумнее было бы сделать надрез вдоль, чтобы наконец запомнить, где они расположены. Возможно, позже. Сейчас сжать кулак крепче. Зубами вскрыть ампулу; выплёвываю стеклянный наконечник, быстро окунаю иглу в спирт, прежде чем медленно набрать жидкость из зажатой в кулаке ампулы. Ватсон считает, что я однажды заработаю себе заражение крови, но я знаю, что это невозможно. Мой организм очень вынослив и легко борется с инфекцией. Это не раз выручало меня и в худшие мои дни.
Быстрый короткий укол в проступившую вену. Медленно, не нарушая естественного тока крови, ввожу препарат. Откладываю шприц на комод, случайно наступая босой ногой на выскользнувшую из ослабевших пальцев ампулу. Машинально распределяю весь тела так, чтобы не раздавить её.
Снимаю жгут. Зажимаю руку, неспешно возвращаюсь к своему креслу, на полу возле которого было так удобно сидеть.
Закрываю глаза.
Первыми возвращаются запахи. Я чувствую, что от меня пахнет потом, кровью, медицинским спиртом. В комнате давно пора проветрить, впрочем, сойдёт и так. Затем перед глазами темнота вдруг становится объёмной, ощутимой, она дышит вместе со мной. Мои ресницы дрожат, и я вижу танец их теней на своих щеках, часы за стеной стучат барабаном по моим перепонкам. Их стук повторяет стук моего сердца.
С миром возвращается и желание действовать, желание жить, отчего я бегло осматриваю комнату в наличии бумаги и пера, а уже через минуту пишу короткую записку - уведомление о желании встречи.
Когда она отослана с уличным мальчишкой, я сажусь в кресло и улыбаюсь поистине безумной улыбкой, от которой бы мой дорогой друг несомненно бы вновь принялся читать мне морали о вреде кокаина. До вечера еще есть время..

Мой дорогой друг упрямо подозревает во мне нелюбовь к словесному искусству. Отчасти он прав: комбинациям слов я всегда предпочту изысканное сочетание звуков, чья краткость и емкость не сравнятся с творением самого тонкого мастера стиля. Причина, побудившая меня взяться за перо, показалась бы пустяковой моему верному летописцу; в самом благоприятном случае он бы не смог меня понять. Победив главного соперника, я столкнулся с задачей, перед которой моя логика была и останется бессильной. Искусный враг дорог не меньше, чем преданный друг: и те, и другие делают человека. Враг, ставший другом гораздо опасней. Я всегда старался подавить в себе привязанность к событиям прошлого. Поражение или триумф - их цена ничтожна, случись они несвоевременно. Однако чем глубже я задумываюсь над событиями последних дней, тем меньше понимаю человека, в котором я никогда не сомневался: себя. Все началось с восхищения проницательностью, окончилось же смятением чувств. Я не впервые искал то, чего не видел; но я впервые не знаю, что именно я нашел. Фотографию легко заменить ей подобной. Мои слова, слишком сухие для случая, любезно заменит поэт:

Свет мысли неземной лишь от нее исходит,
Она того, кто вдаль последует за ней,
Ко благу высшему на небеса возводит,
По правому пути, где нет людских страстей.*

Быть может, через некоторое время я вновь вернусь к моим записям и смогу беспристрастно изложить эту удивительную историю. Сегодня меня ждут Бетховен, дождливый вечер и лондонский туман.

Вечером, я направился в парк, где и назначил встречу, о которой пока следовало бы умолчать. Не придти она не могла по одной простой причине, имя которой - любопытство. Не сомневаюсь, что ей было бы любопытно узнать причины моей просьбы о встрече, хотя, я и уверен, что она несомненно догадывается. Вечер был теплым, плохая погода отступила от Лондона, пожалуй, не прав мой брат, утверждая, что лета в это городе практически нет..
Часы бьют шесть. Она не всегда пунктуальна, как мне бы хотелось, но винить и указывать на некоторые недочеты было бы с моей стороны просто неуважением, поэтому я спокойно жду, наблюдая за погружающимся в сумерки парк.